Утро следующего дня выдалось хмурым и промозглым. Падал мелкий снег, и совершенно не верилось, что по календарю весна, пятое марта. Я выехала еще затемно, поскольку путь до единственного в Саратове мужского монастыря не был близким.

Накануне я пыталась придумать, под каким бы благовидным предлогом попасть за каменные стены, за которые вход особам женского пола был запрещен. Как-то не подумала я о такой «мелочи», когда давала обещание генералу. Ничего другого не оставалось, как ехать к своему духовнику, служившему в кафедральном Александровоневском соборе и просить его помощи. Я полагала, что застану его в церкви и надеялась, что он не будет занят на службе.

По раннему времени народу на улицах не было. Однако обедня уже началась, хотя в церкви, по случаю середины недели и Масленицы, прихожан было всего несколько человек. Как всегда, старушки в салопах и шалях, несколько молодых женщин мещанского вида, исповедующихся у молодого священника, которого я не знала, мужчина в добротном бархатном пальто с собольим воротником, о чем-то сосредоточенно моливший у большой иконы Иверской Божьей матери, вот, пожалуй, и все.

Я вошла, перекрестилась на иконостас и спросила у служки, здесь ли отец Сергий. Молоденький паренек, на девичьем лице которого еще даже не пробивалась растительность, одетый в мирское – темный сюртучок, домотканые брючки и стоптанные сапоги – поклонился и ответил, что батюшка нынче на требах, но должен скоро появиться, поэтому я решила подождать.

Я обошла церковь и поставила свечи у икон, молясь при этом только об одном – чтобы Ника был жив и здоров и чтобы нам удалось его найти. Минут двадцать спустя появился священник. Я направилась к нему, разговорившемуся с одной из старушек, и встала неподалеку так, чтобы он мог меня увидеть. Закончив беседу, батюшка повернулся в мою сторону и, узнав, улыбнулся. Мы поклонились друг другу, и я подошла.

– Здравствуйте, батюшка, – приветствовала я его.

– Здравствуй, матушка, – ответил он мне. – Как твои дела?

Отец Сергий принимал у меня исповедь уже несколько лет, поэтому между нами возникли довольно близкие отношения. Этот человек единственный знал обо мне столько, сколько знала я сама. Он был достаточно молод, всего на пять лет старше меня, имел приятную наружность – довольно высокий рост, открытое лицо, серые глаза, светлые волосы, родинку на левой щеке, небольшую аккуратную бородку и такие же усы, в отличие от большинства священников, которые носили длинные, еще допетровские бороды; и по большей части был ласков в обхождении.

– Мне нужно с вами поговорить, батюшка, – сказала я. – И дело это касается не только меня. Речь пойдет о судьбе маленького мальчика, и мне нужна ваша помощь.

Его лицо стало серьезным, он повел меня в левый предел, усадил на деревянную лавку, опустился рядом и приготовился выслушать мою историю. Я рассказала ему о том, что произошло, довольно кратко, однако, стараясь не выпускать из виду ни одной важной детали. Он слушал меня внимательно и ни разу не перебил. Я знала, что могу на него положиться, потому что в конце моего небольшого, но насыщенного рассказа, он кивнул, поднялся и велел мне немного подождать, а сам куда-то направился. Спустя совсем малое время батюшка вернулся, держа в руках белый конверт.

– Вот, держи, – сказал он. – Я, к сожалению, не могу сейчас ехать с тобой, но это письмо от настоятеля, с просьбой к архимандриту Никанору, настоятелю монастыря, чтобы он принял тебя и переговорил по твоему делу. Думаю, что оно поможет. Я с радостью бы поехал с тобой, но, к сожалению… – он развел руками.

– Спасибо, батюшка, – ответила я, приняв конверт. – Я знала, что могу положиться на вас.

– Да не за что, – улыбнулся отец Сергий. – Я буду молиться за ребенка.

– Спасибо еще раз. Благословите меня, – попросила я.

Он благословил со словами: «Да благословит тебя Господь» и добавил:

– Иди с Богом. И дай Бог тебе найти малыша.

Я простилась с отцом Сергием и обещалась прийти на исповедь на следующей неделе, с началом Великого поста. Я очень надеялась, что к тому времени нам удастся разыскать и вернуть Нику.

Ехать предстояло через весь город, а погода портилась буквально на глазах. Я зябко куталась в меха, думая о Нике и о предстоящем разговоре. Хорошо еще, что сани у меня были с крытым верхом, иначе я снова могла бы заболеть, поскольку то и дело налетал сильный порывистый ветер, довольно резкий и холодный.

Степан тихонько поругивался, сидя на козлах и то и дело подгонял лошадей, которым такая погода тоже не очень-то нравилась. К монастырю мы прибыли уже около полудня. Я велела остановиться у высоких деревянных ворот и постучать. Степан слез с саней и принялся колотить в ворота. Тут же с той стороны залаяли собаки и, немного погодя, в одной из створок открылось небольшое оконце. Чей-то голос, приглушаемый ветром, спросил, кто мы такие и что хотим. Я вышла из саней и протянула в оконце письмо к настоятелю. Меня просили обождать, и я снова вернулась в сани, приготовившись ждать, по крайней мере, час. Однако уже минут двадцать спустя калитка открылась и я увидела высокую фигуру в черной монашеской рясе с низко опущенным на лицо клобуком.

Фигура приблизилась ко мне, и глухой, тягучий мужской голос сказал, что меня примут. Я несказанно обрадовалась, вышла и направилась вслед за монахом, оставив Степана за воротами, раздумывая на ходу о том, что же такое было написано в письме.

Территория монастыря была довольно обширна и по большей части пустынна. Кое-где виднелись, правда, деревянные хозяйственные постройки, около которых, несмотря на непогоду, сновали фигуры в темных рясах.

Мы дошли да небольшого деревянного домика, стоявшего по левую сторону каменной церкви и мой провожатый, поднявшись на невысокое, всего в три ступени, крыльцо, толкнул дверь, пропустил меня в дом, а сам остался за порогом. Я стряхнула с сапожек налипший снег, перешагнула через порог и оказалась в небольших сенях, из которых была только одна дверь, по всей видимости, в горницу. Я постучала, услышала приглушенный голос за ней, по звуку которого поняла, что могу войти и, перекрестившись (я все-таки волновалась), вошла в комнату.